воскресенье, 24 ноября 2013 г.

Переливы цветов нашей памяти... в романе Орхана Памука "Белая крепость"

Удивительным было то, что искать мы должны в мире, а не в себе! Внутренний поиск, слишком продолжительные размышления о себе делают нас несчастными. Именно это происходит с людьми в моем рассказе, поэтому герои никак не хотят быть самими собой, поэтому они хотят быть другими. Потом он спросил меня: «Представим, что изложенное в этой истории — правда. Верю ли я, что люди, поменявшиеся местами, смогут быть счастливыми в новой жизни?»
Орхан Памук

П. Артсен. «Натюрморт», 1552

"Эту рукописную книгу я нашел на дне пыльного сундука в 1982 году в Гебзе, когда летом, по привычке, неделю рылся в беспорядочном «архиве» городских властей, набитом ферманами, купчими, судебными реестрами и официальными ведомостями. Изящно переплетенная синей мраморной бумагой, неясными очертаниями напоминающей сны, написанная четким разборчивым почерком, книга выделялась среди выцветших государственных бумаг и сразу привлекла мое внимание..."

К. Монари (Мунари). «Натюрморт с письменными принадлежностями», ГМИИ, Москва

"...Сейчас я думаю, что моя жизнь изменилась именно в тот миг, когда капитан поддался трусости. Жизнь, как известно, не предопределяется заранее, и все происходящее является лишь цепью случайностей. Но даже те, кто знает эту истину, в какой-то момент своей жизни оборачиваются назад и понимают, что пережитые ими случайности были закономерностью. У меня тоже был такой период; сейчас, когда я, сидя за старым столом, пишу эту книгу и вспоминаю цвет турецких галер, выныривающих из тумана, я думаю, что ныне — самое подходящее время для того, чтобы начать и закончить какую-нибудь историю... Разноцветные турецкие галеры, рассекая стену тумана, устремились на нас..."


"...Тогда я был другим человеком, и моя мать, невеста и друзья называли меня иным именем. Я до сих пор иногда вижу во сне человека, которым я был, и я просыпаюсь в поту. Это был человек двадцати трех лет, различавший только блеклые, воображаемые цвета несуществующих стран, выдумываемых нами много лет, несуществующих животных и небывалого оружия; он изучал во Флоренции и Венеции науку и искусство, считал, что разбирается в астрономии, математике, физике и живописи; конечно же, он нравился себе, он усвоил многое из того, что было создано до него, и говорил обо всем со снисходительной усмешкой; он не сомневался, что многое может сделать лучше; он был несравненен; он знал, что он умнее и талантливее всех: короче, это был обыкновенный молодой человек. Когда мне нужно было придумывать свое прошлое, я раздражался оттого, что был этим молодым человеком, который — я делал это частенько — говорил с любимой о чувствах, проектах, мире и науке и воспринимал как нечто совершенно естественное тот факт, что невеста восхищалась им. Но я утешаю себя тем, что несколько читателей, которые терпеливо дойдут до конца моих записок, поймут, что тот молодой человек — не я..."

Venice, by Bolognino Zaltieri, 1565

"...После нашего представления во второй вечер свадьбы наш успех отметили все, даже враги, которые плели интриги и стремились лишить нас нашего дела. Я заволновался, когда нам сказали, что с противоположного берега Золотого Рога фейерверк будет наблюдать падишах; мне было страшно, что что-нибудь пойдет не так, и я никогда не вернусь в свою страну. Когда дали сигнал начинать, я прочитал молитву. Для начала, приветствуя гостей, мы запустили летящие вверх разноцветные ракеты; следом привели в движение устройство в форме круга, — эту фигуру мы называли «мельница»; небо вмиг расцветилось красным, желтым и зеленым, все сопровождалось страшным шумом и оказалось красивее, чем мы ожидали; по мере того как вылетали ракеты, круг крутился все быстрее и быстрее и, неожиданно осветив все как днем, остановился. Я вдруг представил себя в Венеции: мне восемь лет, я впервые вижу такое представление, и я, как и сейчас, несчастен — моя новая красная курточка не на мне, а на моем брате, куртка которого порвалась во время нашей с ним драки накануне; ракеты в тот вечер взрывались красным цветом моей новой курточки со множеством пуговиц, курточки, которую я не смог надеть, и я поклялся не надевать ее никогда— курточки, которая брату была тесна..."


"...Они смотрели на меня с жалостью. Я молчал. Хоть бы не спрашивали снова, думал я; через некоторое время они все же спросили. Религия, подумал я, — это то, из-за чего можно легко лишиться жизни; я любил и жалел себя так же, как эти двое, которые задавали вопрос, принуждая меня отказаться от своей религии. Я заставил себя отвлечься от происходящего, оживив перед глазами картину, которую я видел из окна нашего дома, выходящего в сад: на столе, на подносе, инкрустированном перламутром, были персики и черешня, позади стола стояла плетеная софа, на ней лежали пуховые подушки такого же цвета, как и зеленая оконная рама; еще дальше я увидел колодец, на край которого садились воробьи, а также оливковые и вишневые деревья. Между ними рос грецкий орех, и к его ветке на длинных веревках были привязаны качели, слегка покачивавшиеся от дуновения ветра...."

В. Калф. «Натюрморт», Эрмитаж, Санкт-Петербург

"...Мои палачи еще раз задали свой вопрос, и я ответил, что отказываюсь менять религию. Тогда они поставили меня на колени перед плахой и положили на нее мою голову. Я закрыл глаза, но тут же открыл их. Один занес было топор, но другой вдруг остановил его, сказав, что, может быть, я все же передумаю; меня подняли на ноги. Сказали, чтобы я еще подумал..."


"...Он смотрел на меня, как на человека, которого он будто бы знал прежде, но не мог вспомнить. У него был такой вид, словно он пытался с закрытыми глазами определить, какой фрукт пробует. Я поцеловал край его одежды. Он не разгневался, узнав, что я здесь двадцать лет и все еще не стал мусульманином. Он думал о чем-то другом. «Стало быть, двадцать лет? Как странно!» Потом спросил: «Это ты учишь его всему этому?» Но не дожидаясь ответа, вышел из нашего потрепанного, пропахшего селитрой шатра и направился к своей красивой белой лошади; вдруг остановился, повернулся к нам, стоящим рядом, и улыбнулся так, словно увидел одно из несравненных чудес, созданных Аллахом для того, чтобы умерить гордость людей и показать им всю их никчемность: то ли совершенного карлика, то ли невероятно похожих друг на друга братьев-близнецов..."

Т. Вейк. «Ученый в своем кабинете», Эрмитаж, Санкт-Петербург

"...На закате мы увидели не только поражение Сары Хусейн-паши, но и саму крепость Доппио, для защиты которой кроме поляков прибыли австрийцы, венгры и казаки. Крепость стояла на вершине холма, заходящее солнце нежно окрашивало ее башни с флагами, она была ослепительно белая и прекрасная. Мне подумалось, что только во сне можно увидеть такую красоту и совершенство. В этом сне вы, волнуясь, будете бежать по извилистой дороге в темном лесу, желая поскорее добраться до этого сверкающего белоснежного чуда на холме, где царит веселье, в котором вам хочется принять участие, и счастье, которое не хочется упустить, но дорога, которая, кажется, вот-вот должна кончиться, почему-то все продолжается. Когда я узнал, что пешее войско вышло из темного леса и преодолело равнину, превратившуюся из-за частых разливов реки в зловонное болото, но, несмотря на поддержку пушек, никак не может подняться на холм с крепостью, я подумал о дороге, которая привела нас сюда. Все казалось совершенным: вид белой крепости, над которой летали птицы, потемневшего скалистого холма и спокойного мрачного леса: я знал, что Ходжа, подобно мне, думает сейчас о том, что многие вещи, которые долгие годы мы проживали будто случайно, теперь стали закономерными, и очевидно, что наши воины никогда не доберутся до стен белой крепости. Утром мы перешли в атаку, и я прекрасна понимал, что Ходжа, как и я, видит, что наше оружие увязнет в болоте и находящиеся внутри него и рядом с ним люди будут обречены на смерть; разговоры о тяготеющем над ним проклятии станут громче, и для успокоения войска потребуют мою голову. Я вспомнил, как много лет назад я, вдохновляя его на рассказ о себе, поведал ему о своем друге детства, с которым мы одновременно думали об одном и том же..."

Карл Иллини CastleSchlaining

"...В такие моменты падишах, которому нравились истории и переливы цветов, распускавшихся в нашей памяти, становился откровеннее и говорил о Нем как о старом друге, совершившем предательство: заявлял, что хорошо, что Он сбежал, потому что, хотя Он и развлекал его, падишах много раз думал Его убить за его дерзость..."

Г. ван ден Экхаут. «Ученый в кабинете», Эрмитаж, Санкт-Петербург

"...За шестнадцать лет, что я, дабы забыть Его, писал рассказы, развлекаясь придуманным мной ужасным миром будущего и его людьми и наслаждаясь своим воображением, я слышал и многие другие сплетни, но ни одной из них не поверил. Не знаю, случается ли такое с другими, но когда мы превращали дом недалеко от Золотого Рога в тюрьму друг для друга, напрасно ожидали приглашения одного из нас в особняк или во дворец, порой ненавидели друг друга, а порой, посмеиваясь, сочиняли очередной трактат для падишаха, — бывало, мы вдруг сосредоточивались на какой-нибудь мелочи: мокрая собака, которую мы увидели утром, неожиданно подмеченные нами, словно созданные нарочно сочетания цветов и геометрия, скрытая в очертаниях белья, развешенного на веревке между двумя деревьями, языковые сопоставления, обнажавшие вдруг симметрию жизни! Сейчас я больше всего тоскую по этому! Оттого я и вернулся к книге о моем спутнике-тени, хоть и не заботился о том, будет ли через годы или века после его смерти кто-то читать ее, размышляя не столько о нас, сколько о своей собственной жизни, и не придавал значения тому, что, скорее всего, вообще никто не прочтет ее. Я старался, пусть и не очень тщательно, запрятать Его имя: для того, чтобы снова представить себе ночи во время чумы, мое детство в Эдирне, чудесные часы, проведенные мною в садах падишаха, ужас, который, как мне казалось, я почувствовал спиной, когда впервые увидел его без бороды у двери в доме Паши. Известно, что надо снова все вспомнить, чтобы снова вернуть потерянную жизнь: я поверил в свою историю!..."


"...Сначала он весело обратился ко мне через окно: «Сразу видно, что вы не были у нас в Италии!» Но потом он забыл обо мне. Изредка поглядывая на него, я просидел в саду три часа в ожидании, когда он прочитает книгу. Когда он закончил чтение, на лице его проступило смятение — он все понял; он несколько раз выкрикнул название белой крепости и болота, которое поглотило наше оружие; он даже стал что-то говорить мне по-итальянски. Потом, чтобы обдумать прочитанное и унять свою растерянность, он долго рассеянно смотрел в окно. Я спокойно наблюдал, как он, как обычно бывает с людьми в подобной ситуации, смотрел куда-то вдаль невидящим взглядом, а потом, как я и ожидал, его взгляд прояснился: вид из окна словно заворожил его. Нет, умные читатели поняли, он был не так глуп, как я подумал. Он начал лихорадочно листать страницы книги, а я ждал, когда он найдет то, что искал, он нашел и прочитал. Потом снова посмотрел в окно на сад: что видно из этого окна? Я, конечно, прекрасно знал, что он ищет: инкрустированное перламутром блюдо на столе было наполнено персиками и вишней, позади стола стояла плетеная софа, на ней лежали пуховые подушки такого же зеленого цвета, как, и оконная рама; а дальше он видел колодец, на который сел воробей, оливковые и вишневые деревья. Позади них на высокой ветке дерева грецкого ореха висели качели, чуть покачивающиеся на ветру."

Б. ван дер Аст. «Натюрморт с фруктами». Фрагмент, конец 1620-х, Эрмитаж, Санкт-Петербург


Комментариев нет:

Отправить комментарий